Соборяне - Страница 61

Глава третья

При входе новых гостей предводитель Плодомасов рассказывал Туберозову о современных реформах в духовенстве и возобновил этот разговор, когда Термосесов и Варнава уселись.

Уездный предводитель был поборник реформы, Туганов тоже, но последний вставил, что когда он вчера виделся с архиереем, то его преосвященство высказывался очень осторожно и, между прочим, шутил, что прекращением наследственности в духовенстве переведется у нас самая чистокровная русская порода.

– Это что же значит-с? – любопытствовал Захария.

Туганов ему объяснил, что намек этот на чистоту несмешанной русской породы в духовенстве касается неупотребительности в этом сословии смешанных браков. Захария не понял, и Туганов должен был ему помочь.

– Просто дело в том, – сказал он, – что духовные все женились на духовных же…

– На духовных-с, на духовных.

– А духовные все русские.

– Русские.

– Ну, и течет, значит, в духовенстве кровь чистая русская, меж тем как все другие перемешались с инородцами: с поляками, с татарами, с немцами, со шведами и… даже с жидами.

– Ай-ай-ай, даже с жидами! – тьфу, погань, – произнес Захария и плюнул.

– Да и шведы-то тоже «нерубленые головы», – легко ли дело с кем мешаться! – поддержал Ахилла.

Протопоп, кажется, побоялся, как бы дьякон не сказал чего-нибудь неподлежащего, и, чтобы замять этот разговор о национальностях, вставил:

– Да; владыка наш не бедного ума человек.

– Он даже что-то о каком-то «млеке» написал, – отозвался из своего далека Препотенский, но на его слова никто не ответил.

– И он юморист большой, – продолжал Туганов. – Там у нас завелся новый жандармчик, развязности бесконечной и все для себя считает возможным.

– Да, это так и есть; жандармы всё могут, – опять подал голос Препотенский, и его опять не заметили.

– Узнал этот господчик, – продолжал Туганов, – что у вашего архиерея никто никогда не обедал, и пошел пари в клубе с полицеймейстером, что он пообедает, а старик-то на грех об этом и узнай!..

– Ай-ай-ай! – протянул Захария.

– Ну-с; вот приехал к нему этот кавалерист и сидит, и сидит, как зашел от обедни, так и сидит. Наконец, уж не выдержал и в седьмом часу вечера стал прощаться. А молчаливый архиерей, до этих пор все его слушавший, а не говоривший, говорит: «А что же, откушать бы со мною остались!» Ну, у того уж и ушки на макушке: выиграл пари. Ну, тут еще часок архиерей его продержал и ведет к столу.

– Ах, вот это уж он напрасно, – сказал Захария, – напрасно!

– Но позвольте же; пришли они в столовую, архиерей стал пред иконой и зачитал, и читает, да и читает молитву за молитвой. Опять час прошел; тощий гость как с ног не валится.

«Ну, теперь подавайте», – говорит владыка. Подали две мелкие тарелочки горохового супа с сухарями, и только что офицер раздразнил аппетит, как владыка уже и опять встает. «Ну, возблагодаримте, – говорит, – теперь господа бога по трапезе». Да уж в этот раз как стал читать, так тот молодец не дождался да потихоньку драла и убежал. Рассказывает мне это вчера старик и смеется: «Сей дух, – говорит, – ничем же изымается, токмо молитвою и постом».

– Он и остроумен и человек обращения приятного и тонкого, – уронил Туберозов, словно его тяготили эти анекдотические разговоры.

– Да; но тоже кряхтит и жалуется, что людей нет. «Плывем, говорит, по глубокой пучине на расшатанном корабле и с пьяными матросами. Хорони бог на сей случай бури».

– Слово горькое, – отозвался Туберозов.

– Впрочем, – начал снова Туганов, – про ваш город сказал, что тут крепко. «Там, говорит, у меня есть два попа: один умный, другой – благочестивый».

– Умный, это отец Савелий, – отозвался Захария.

– Почему же вы уверены, что умный – это непременно отец Савелий?

– Потому что… они мудры, – отвечал, конфузясь Бенефактов.

– А отец Захария вышли по второму разряду, – подсказал дьякон.

Туберозов покачал на него укоризненно головою. Ахилла поспешил поправиться и сказал:

– Отец Захария благочестивый, это владыка, должке быть, к тому и сказали, что на отца Захарию жалоб никаких не было.

– Да, жалоб на меня не было, – вздохнул Захария.

– А отец Савелий беспокойный человек, – пошутил Туганов.

Минута эта представилась Препотенскому крайне благоприятною, и он, не упуская ее, тотчас же заявил, что беспокойные в духовенстве это значит доносчики, потому что религиозная совесть должна быть свободна. Туганов не постерегся и ответил Препотенскому, что свобода совести необходима и что очень жаль, что ее у нас нет.

– Да, бедная наша церковь несет за это отовсюду напрасные порицания, – заметил от себя Туберозов.

– Так на что же вы жалуетесь? – живо обратился к нему Препотенский.

– Жалуемся на неверотерпимость, – сухо ответил ему Туберозов.

– Вы от нее не страдаете.

– Нет, горестно страдаем! вы громко и свободно проповедуете, что надо, чтобы веры не было, и вам это сходит, а мы если только пошепчем, что надо, чтобы лучше ваших учений не было, то…

– Да, так вы вот чего хотите? – перебил учитель. – Вы хотите на нас науськивать, чтобы нас порешили!

– Нет, это вы хотите, чтобы нас порешили.

Препотенский не нашелся ответить: отрицать этого он не хотел, а прямо подтвердить боялся. Туганов устранил затруднение, сказав, что отец протопоп только негодует что есть люди, поставляющие себе задачею подрывать в простых сердцах веру.

– Наипаче негодую на то, что сие за потворством и удается.

Препотенский улыбнулся.

– Удается это потому, – сказал он, – что вера роскошь, которая дорого народу обходится.